Увидеть Мензоберранзан и умереть - Страница 167

167

Два мужичка кряхтя, протащили мимо тяжелую колоду. К тетушке, что пряла, сидя на пороге своего дома, подошла старуха и они завели неспешный долгий разговор. Громыхая деревянными ободами колес, проехала телега, с покачивающимся на ней стогом сена. На нем вольготно развалился возница, изредка дергая за длинный повод смирную лошадку. Сначала с любопытством, а потом с удивлением рассматривал он Нику. «Ну, да, да! — спохватилась она — Монахиня должна стоять здесь целый день, не поднимая глаз, а не глазеть по сторонам». Ника опустила глаза, рассматривая камень, которым была вымощена площадь, пока ее не отвлекли вопли, рассорившейся вдруг, старухи и тетушки, до этого мирно беседовавших. Тетушка подхватив свою прялку, скрылась в доме, захлопнув за собой дверь, а старуха в досаде плюнула и поплелась прочь, опираясь на клюку, что-то бормоча себе под нос.

Больше ничего занимательного не случалось и Ника стала разглядывать своего соседа — Асклепия. Когда она изучила каждую складку каменного плаща своего патрона, его выщербленное лицо с широко раскрытыми пустыми глазами, обгаженную птицами чашу с лекарственным настоем в руке и посох, увитый виноградной лозой; когда она поправила увядшие цветы на его подножии и сняла огарки свечей, ее внимание переключилось на гостиницу, чью крышу, крытую красной черепицей, украшал резной флюгер в виде флага.

Побеленные стены украшали крашенные красной краской толстые балки. Верхний этаж в три окна, нависал над дверью, смотрящей на улицу круглым смотровым оконцем с его угла свисала вывеска: вырезанный из жести, единорог, поднявшийся на дыбы, попирающий название гостиницы, выведенной готическими буквами: «Единорог». Трактир напротив, конечно же, назывался «У Единорога» и много уступало своему соседу: одноэтажный дом в три слюдяных окошка, с распахнутыми ставнями и дверью. С глухого торца, над крышей, крытой гонтом, высилась каменная труба дымохода. В трактир постоянно кто-то входил и выходил и оттуда до Ники доносились аппетитные запахи стряпни, жарящегося лука и мяса. Ближе к обеду вышел трактирщик, опустил в кружку медяк и сунул Нике толстый ломоть хлеба с куском прожаренного мяса. Ника молча, с благодарностью поклонилась ему. Кивнув в ответ, трактирщик заглянул в ее кружку, вздохнул и удалился к себе.

Сначала ей больше подавали те немногие постояльцы, что остановились в гостинице — зажиточные горожане и торговцы. Утром они выводили своих страждущих близких, аккуратно укладывая их на солому в телеге, которую наняли тут же в деревне, либо усаживали в седло, впереди себя и везли в монастырь. После полудня, с поля стали возвращаться крестьяне. Они, утомленные, расслабленные, неся на плечах кто грабли, кто косу, сжимая в руках узелки, в которых был завязан их нехитрый обед, с любопытством и каким-то тайным ожиданием смотрели на Нику, быстро отводя глаза. Да, что здесь происходит-то? За возвращающимися крестьянами потянулись, груженые сеном, телеги. За ними носилась, загорелая ребятня, норовя на ходу заскочить на торчащую позади жердь. Через какое-то время, отдохнувшие, приодетые крестьяне начали подтягиваться к трактиру, бросая в кружку монашке монеты. Их щедрость начала умилять Нику. На площади появились принаряженные молодые женщины с детьми на руках и девушки. И те и другие посматривали в сторону трактира, где скрылись их мужья и милые.

У трактирной стены присел здоровенный парень неопределенного возраста с плоским одутловатым лицом. Голову его покрывал грязный чепец, а засаленная рубаха из домотканого сукна, с многочисленными заплатами, была подвязана скрученной веревкой, на концах которой висели какие-то деревянные бирюльки и птичьи кости. Он уже давно вырос из шерстяных коричневых штанов, вытянутых на коленях и протертые на заду. Его босые ступни сплошь покрывала корка засохшей грязи, впрочем как и руки с черными ногтями от забившейся туда землей. Он держал двумя руками какую-то кость, которую усердно сосал, не сводя с Ники маленьких раскосых глазок, широко расставленных на его лобастом лице. Приплюснутый короткий нос, слюнявый расслабленный рот и скошенный подбородок, переходящий в толстую, бычью шею, все указывало в нем дауна. Короче, перед Никой был местный дурачок. На него не обращали внимания и, кажется, даже сторонились, что немного удивило ее: обычно к ущербным всегда относились снисходительно и жалостливо, почитая их за юродивых. Дебил вдруг оживился и Ника огляделась, увидев медленно идущих по площади троих молодцов. Парни еще не вышли из подросткового возраста, но имели довольно внушительный вид. Подростки переростки. Ника отвернулась.

Солнце уже клонилось на закат и скоро она уйдет с полной кружкой подаяний. С ней здесь ничего так и не приключилось и, видимо, уже не приключится. На деревенской людной площади ее не тронут, скорее всего, будут ждать где нибудь у дороги в лесу, решала она, когда даун отбросив свою обглоданную кость, встал с корточек и направился к ней. Народ, что в это время был на площади, побросал свои дела, а те кто проходил мимо, торопясь по своим делам, тут же остановился, с интересом наблюдая за ущербным верзилой. Трое подростков, толкая друг друга локтями, загоготали. Ника подумала, что все это очень походило на начало популярного и долгожданного шоу, по тому какой нешуточный интерес проявляли окружающие к действиям дауна. А между тем, он, попросту залез в ее кружку с подаянием, выгребая из нее монеты и ссыпая в свой чепец, который стянул с сальных, встрепанных волос.

— Эй! Погоди-ка, ты что делаешь? Это собственность монастыря! — возмутилась Ника. — Положи на место! Скажите же ему кто нибудь…

167