Увидеть Мензоберранзан и умереть - Страница 82

— Э… э…молочко не пошло, — с нервным смешком, брякнул вдруг Ника, зачем-то, оправдываясь и тут же отругав себя: «Соображаешь, что говоришь?»

— Пойдем, — тихо сказал он, поднимаясь. — Я дам тебе снадобье, которое успокоит твой недуг.

Он взялся за перекладину лестницы, собираясь подняться наверх, а Ника, сделав шаг, остановилась, испуганно прислушавшись к себе: в животе опять забурлило. Дорган по своему истолковал ее заминку:

— Обещаю, что этой ночью не трону тебя.

В Старых Дубах они прожили три дня. Ника с удовольствием помогала по хозяйству, чем смущала добрую Салли сначала противившейся этому, но потом смирившуюся, видя с каким подъемом, стряпает и кашеварит странная гостья, под ее неназойливым руководством, и потому сквозь пальцы смотрела на причуды госпожи, украдкой жалостливо, вздыхая: как можно было держать бедняжку в Подземье, так долго? Как можно было быть таким бесчувственным? Одно слово — дроу. Каждый раз, Салли возвращалась от колодца, возле которого ее поджидали кумушки, возбужденная, во встрепанных чувствах. Соседки просто донимали ее расспросами о жене дроу и ей приходилось все время отбиваться от их назойливости и неуемного любопытства. А Ника ела все подряд, мучила хозяйского кота, тиская его, с удовольствием стряпала, не подходила лишь к младенцу, видя, как напрягает это Салли.

Наутро второго дня, Ника даже решилась посетить храм, отстояв всю утреннюю службу. Чинно сложа руки перед собой и опустив глаза долу она внимательно слушала назидательную, проповедь отца Ансельма о грехе потворствования своим прихотям и желаниям. Ибо у человека, утверждал он, есть только низменные животные желания и ему не дано подняться выше в своем духовном искании. Его может спасти лишь слепая вера и послушание. «И я, призванный спасти ваши заблудшие, закосневшие в грехах души, приложу для сего все силы, ибо нет в вас душевного трепета перед Всевышним… " — с нервно подрагивавшим лицом, торжественно пообещал он своей пастве, подняв глаза к потолку храма. Ника посмотрела на прихожан: своей истеричной речью Ансельм их, попросту, пугал.

Даймон, с недоумением наблюдавший все эти дни за эльфийской леди, намекнул Доргану на то, что его жена, высокородная дама, держится с сельчанами слишком просто. На что лорд, пожав плечами, ответил, что его жена вольна поступать, так как считает нужным. Этого Даймон понять не мог. Мужчины Старых Дубов строго следили за тем, что бы их женщины блюли приличия. Даймону даже не приходила мысль делать скидку на то, что Дорган — эльф, так сильна здесь была власть обычаев.

На рассвете четвертого дня Дорган, Даймон и Сайкс собравшись, отправились на охоту, о которой все это время они вели разговоры. Сквозь сон Ника слышала, негромкий разговор мужчин, собравшихся во дворе и нетерпеливое поскуливание собак. Они ушли, и Ника снова заснула. Встала поздно. Добрая Салли ни когда не будила ее. Одевшись и повязав голову платком, Ника спустилась с сеновала, умылась водой из колодца и прошла в дом. В залитой солнцем комнате никого не было. В доме стояла тишина. В люльке мирно посапывал сытый младенец. На столе ее ждал завтрак, оставленный заботливой хозяйкой: кувшин молока и кусок ржаного хлеба, против которых ее организм уже устал бунтовать, свыкшийся с так полюбившейся Нике пищей.

Ника устроилась за столом. Через приподнятую раму окна на пол ложилась кружевная завеса, сотканная солнечным светом и ажурной тенью отбрасываемой листвой яблонь. Звонкий щебет птиц рассыпался по двору. Влетавший в открытую дверь и окно ветер, приносил запах уже прогретой дорожной пыли и аромата первых скошенных трав. Где-то в доме с размеренным жужжанием билась муха. Нике вспомнился ее первый день в Старых Дубах, когда она, таким же, ясным утром стояла под дубом, который, может быть, был много старше самой деревни и чьи корявые, узловатые ветви облюбовали птицы, множество птиц, не обращавших внимания на висельника. Выводя каждая свою трель, они составляя многоголосый хор. И вот их треньканье, щебетание и свист с наслаждением слушала Ника, прикрыв глаза. Несмотря на разноголосицу, ей казалось, что было, что-то слаженное в этом стихийном хоре. Тогда Ника ясно поняла чего была лишена в Подземье.

Она доедала похлебку из молока с накрошенным в него хлебом, поглядывая в окно, ожидая прихода Салли, которая должно быть опять задержалась у колодца с кумушками, когда раздался топот босых ног, возбужденный гомон ребятни и звонкий голос, выкрикнувший:

— Эльфийская шлюха!

В окно влетел камень, опрокинув на столе миску с остатками молока. В зыбке беспокойно заворочался ребенок. Вскочив на ноги, Ника бросилась к двери, чтобы разобраться с ними. Ее вдруг охватила тревожная уверенность в том что с Салли, что-то случилось. Не могла она, вот так, надолго оставить ребенка одного. Выскочив из калитки, Ника увидела убегающих в сторону храма ватагу ребятишек и подобрав юбку, припустилась за ними заметив мимоходом, что улица пуста и ни у оград, ни во дворах, ни у дверей домов никого нет. Добежав, за ребятами, к храму, Ника обнаружила, что вся деревня собралась на площади перед ним, под старым дубом. Среди громких возмущенных голосов, слышался плач и причитания, но все перекрывал гневный голос отца Ансельма. Ника невольно замедлила бег и перешла на шаг. От тревоги тоскливо заныло сердце. Она уже знала, что случилось, что-то страшное, непоправимое. Салли?

На непослушных, подгибающихся ногах, Ника подошла к толпе, которая тут же расступилась перед ней. Смотря на нее с неприязнью и открытой враждебностью, люди сторонились ее. Возмущенный ропот и плач стихли, но тишина, окружившая ее стеной отчуждения, не обещала ничего хорошего. На ком бы ни останавливался вопрошающий, испуганный взгляд Ники, он встречал неприязнь, и враждебность, а большинство просто отводили глаза.